Чувство, что вся Вселенная жива, и не просто жива, но и разумна и исполнена смысла, посещало меня всего два-три раза в жизни, но оставило такое глубокое впечатление, что я не забуду его никогда. Впервые я испытал его как-то под вечер, в грозу, на северном побережье Уэльса, где я жил подростком. Во второй раз — зимним вечером в Лондоне, в двадцать с небольшим; оно застало меня по дороге к моему дому в Барнсе, когда я возвращался с работы, из библиотеки на Черинг-Кросс-роуд. Я никогда не пробовал ничего, крепче алкоголя и марихуаны, да то и в скромных дозах, так что сравнить это состояние с наркотическим трансом я не могу; к тому же оно вообще не имело ничего общего с трансом — скорее, наоборот, если уж на то пошло: это была какая-то мощная и экстатическая осознанность. Я видел связи между явлениями, подобия и параллели; нечто вроде рифм — только рифмовались не звуки, а смыслы, и бесконечные ряды этих смыслов тянулись во все стороны. Казалось, весь мир пронизан линиями, цепочками и полями, и я был частью всей этой сети взаимосвязей. В обоих случаях состояние это продолжалось около получаса, а потом постепенно проходило.

Я почти никому об этом не рассказывал: все эти переживания воспринимались как что-то очень личное. Но интенсивность их отчасти отразилась в опыте Мэри Малоун, описанном в отрывке, который я только что вам прочитал. И я решил упомянуть сейчас об этих состояниях, потому что мне кажется, что опыт такого рода можно было бы назвать духовным или даже мистическим, но все мое существо шарахается от подобных слов, как нервная лошадь — от фейерверка.

Слова такого рода как будто подразумевают некий контраст между материальным и духовным. Они как будто намекают на некое состояние, в котором материальный мир отступает на второй план, расступается или раздвигается, как занавес, за которым нам открывается нечто иное или даже гораздо лучшее. Но это совсем не то, что я чувствовал. Наоборот, смыслами для меня наполнился сам физический мир: конкретный оттенок серого в окраске туч, плывущих над морем, и сочетание этого цвета с белизной пены; точный угол между пенным следом от баржи и оградой Хаммерсмитского моста, по которому я шел через Темзу. Ничего сверхъестественного в этом не ощущалось; я не чувствовал никакого единства с Богом. Наоборот, я чувствовал единство с физическим миром, понимал его смысл и понимал, что для меня значит принадлежать к нему.

Ну что ж, подведем краткие итоги.

Атеист или агностик? Тут все зависит от точки зрения. С одной точки зрения совокупность вещей, которые я знаю, — лишь крохотная, едва различимая точка света в огромной, всеобъемлющей и безграничной тьме вещей, о которых я не имею ни малейшего понятия. Может, где-то в этой тьме есть и Бог; но я этого не знаю, потому что заглянуть так далеко не могу.

Но теперь давайте подойдем к этой крошечной точке света поближе — постепенно, шаг за шагом, — и посмотрим, что из этого выйдет. Камера потихоньку наплывает, точка становится все больше и больше… Вот она уже заполняет весь экран и продолжает расти, пока наконец мы не оказываемся в самом центре этой точки света. Только теперь это уже не точка, а огромная сфера, наполненная светом от горизонта до горизонта, и в этом свете видны всевозможные вещи. Не только то, что я знаю, но и логические выводы, которые я могу делать на основе того, что мне известно, и догадки, которые я могу высказывать, опираясь на эти знания и выводы.

И во всей этой огромной сфере я не вижу ни единого признака того, что Бог существует. Ни малейшего. Все, что я способен увидеть, можно исчерпывающе объяснить совершенно естественными причинами — взаимодействием одних материальных явлений с другими. У меня нет ни умственной, ни нравственной, ни эмоциональной потребности в Боге. В моей жизни нет никакой пустоты, которую мог бы заполнить только Бог.

Но когда я оглядываюсь в прошлое, на всю историю человечества, или смотрю по сторонам, на его нынешнее поведение, я вижу долгую и бесславную повесть о жестокостях и злодействах, творившихся людьми во имя Бога, которого нет. Как сказал Стивен Вайнберг, «С религией или без нее хорошие люди будут делать добро, а плохие люди будут делать зло. Но чтобы заставить хорошего человека делать зло — для этого необходима религия».

И когда епископ рассуждает об отношениях между людьми и о человеческой жизни, я аплодирую его здравому смыслу, я купаюсь в лучах его мудрости и восхищаюсь его добрыми делами, но когда он заводит речь о Боге, мне начинает казаться, что он говорит на иностранном языке или становится похож на того человека, который утверждает, что в саду все-таки водятся феи и несомненное тому доказательство — сам факт того, что мы их не видим. И если мы хотим продолжить разговор, а я полагаю, что мы должны беседовать дальше, потому что беседы — это важная часть Небесной республики, — так вот, если мы хотим продолжить разговор, то вот они, те предметы, на которых нам придется сменить тему и поговорить о чем-то другом.

Епископом Оксфордским в то время был Ричард Харрис, добрый и мудрый человек, дискутировать с которым мне очень понравилось.

То, о чем я собираюсь поговорить сегодня вечером, не имеет ничего общего с академическими исследованиями в области детской литературы или религии. Я счастлив, что ученые в нашей стране наконец-то начали уделять детской литературе должное внимание. Но при этом я очень рад, что это не случилось раньше, когда я чувствовал бы себя обязанным пойти и изучить детскую литературу как академическую дисциплину.

Одно время я преподавал английскую литературу в Оксфорде, думая, что это поможет мне делать то, что мне нравилось по-настоящему, то есть писать книги. Но это совсем не помогло. Будь я сейчас моложе, я, наверное, решил бы, что должен изучить детскую литературу как следует, прежде чем посмею открыть рот и что-то о ней сказать во всеуслышание. Но теперь я уже знаю, что для меня это так не работает: академическая наука — не для меня, спорить с этим фактом бесполезно, и единственное, что мне остается, — говорить так, как я умею: совершенно ненаучно и в высшей степени некорректно. Таким и будет мое сегодняшнее выступление. Я не стану даже упоминать о дидактичности, что бы там ни было заявлено в программе.

Начать же я хочу с вопроса о том, что происходит в Царстве Небесном, когда умирает Царь. Представление о том, что Бог умер, вот уже сто с лишним лет лежит в основе мировоззрения многих людей вроде меня. Э. Н. Уилсон в книге «Похороны Бога» (издательство John Murray, 1999) рассматривает эту концепцию во всех подробностях, приводя примеры из творчества некоторых известных деятелей культуры, а Людовик Кеннеди в книге «Все у нас в голове: прощание с Богом» (издательство Hodder and Stoughton, 1999) показывает, что тема эта — в отличие от самого Бога — все еще очень свежа и полна жизни.